«Может, люди подтянутся, и деревня не умрет»
Порой жизнь одаривает такими встречами, что тебе чудится — до последнего часа ты будешь помнить того, кто нечаянно встретился на твоем пути.
Так запомнился старик, погонявший хворостиной осла. Мы встретились с ним на узкой горной тропе, ведущей к Степанакерту. Узнав, что я русская и приезжая, он начал судорожно развязывать мешок. Извлек горсть редиски и протянул ее мне. Путая русские слова с армянскими, рассказал о гибели сына. Остановился на полуслове и заплакал. Утирал слезы рукой, в которой только что держал редиску. А потом, видимо, поняв, что не может сказать, что хотел, слабо махнул рукой и пошел по тропе между гор. Свернул с нее, и гора прикрыла его от меня. Навсегда.
Каждый раз, приезжая в Нагорный Карабах, я надеялась, что встречусь с отцом, потерявшим сына. Но — не судьба!
Так вот, самым сильным впечатлением от сельского поселения Кострецы (Тверская область) стала встреча со школьным кочегаром Игорем Кирилловым.
Жители поселения сопротивлялись закрытию школы. Власть юлила и врала: то не закроем школу, то закроем. До выборов: «Не закроем!» После выборов: «Закроем!»
И тогда он, бывший тракторист, фермер, обязанный всем в жизни самому себе, сказал власти открытым текстом: «Мы вам не верим!»
Все хотела понять природу не то что бесстрашия (при тотальном-то страхе!), а той естественности, с какой произносилась правда.
Именно с этим человеком захотелось поговорить о жизни. Вот и свиделись нынешним летом. Забегая вперед, скажу: на мой вопрос он ответил сразу: «Я никогда не понимал, какой смысл говорить неправду. Смысла-то нет».
***
Фото: Анна Артемьева — «Новая»
А пока я в доме его сына Алексея. Он предприниматель. Двое детей. С женой Мариной держат магазин. Все еще не рассчитались с кредитом.
Живут в доме, которому больше ста лет. Когда-то этот дом принадлежал купцу Дементьеву, о котором шла молва как о зажиточном и щедром человеке. На втором этаже дома была чайная.
— А у меня будет компьютерная, — сказал Алексей.
Марина:Знаете, какое сходство? У купца был магазин напротив дома, как у нас. Все хочу в Бежецк съездить в библиотеку. Там, наверное, знают об этом человеке.
Купца раскулачили.
— Тогда раскулачивали, — замечает Алексей.
Марина показывает монету, найденную в доме. Медная. Большая. Написано: «Николай II. 10 пени».
В Кострецах это не первый дом, которому за 100 лет. В таком доме не надышишься.
— Так это же дерево! И какое!
— Дотроньтесь рукой, и все поймете. Чувствуете, какая кладка, — говорит Марина.
Ранним утром этого дня у меня была примечательная встреча с одним человеком. Зовут Александром. Был он хоть и подвыпившим, но охотно рассказывал и о своей жизни, и о жизни сельчан. Жил в Питере. Был судим. По 206-й статье. Хулиганство. Сидел в «Крестах». Служил на Севере. Жизнью доволен. И политикой Путина — тоже. А чего ему одному да с матерью надо? Купит три мешка картошки на зиму — сыт и здоров.
Вот он-то мне и рассказал про страсти-мордасти. Как молодые люди вешались.
— Ну, это одно время так было. Действительно, то один повесится, то другой. А сейчас ничего подобного нет. Пока в деревне спокойно, — говорит Марина.
Мне вот интересно знать, кто в школу вломился? Раскидали химреактивы в кабинете, все поломали.
Разграбление школы взволновало Кострецы. Приезжала милиция — и все, с концами, как здесь говорят.
А вообще Кострецкое поселение достаточно спокойное.
— Сказать, что дома закрывают на какие-то мудреные замки — нет такого, — говорит Марина.
…А вот и Игорь Алексеевич Кириллов пришел. Первый вопрос, который меня волнует: почему люди в деревне не стали держать скотину? Такого отродясь не было.
Марина: Хотят чистую работу, не хотят связываться с колготой.
Алексей:Могу сказать одно: разленились… Ушло поколение, которое без работы жить не могло. Оно сейчас на пенсии.
И я вспомнила свою любимую Поповку Тульской области. Совхоз «Максим Горький» был спасен от банкротства нашим акционером Александром Лебедевым и семейством Самошиных, которые возглавили совхоз.
Все никак не могла понять, почему они так спешили начать посевную: техники маловато, хозяйство порушено. Люди в растерянности… Вот тогда я и поняла, что земледельческий навык не терпит перерыва. Пропустишь сев — людей не соберешь. Сейчас Поповское картофельное поле самое большое в Европе.
Игорь Кириллов: Работать разучились. Вдобавок еще палки в колеса людям ставят. Выгодно не работать — вот в чем ужас.
— Вот вы решили скотину забить… Первое, что вы делаете? — спрашиваю.
— Привозишь сначала ветврачей. Приедут, надо деньги платить. Посмотрели теленка — нормальный. К резке готов. Надо машину, если нет своей, свезти на бойню. Свезли. Если сам утром приедешь за мясом, то ладно. А потом надо до Максатихи довезти.
— А бойня где находится?
— За Столбихой. Там у нас предприниматель. Она бойню сделала. Ну, это километров сорок-сорок пять. В одном месте пятьсот рублей оставил. В другом тысячу. Забрал мясо. Приехал к ветврачам. Там заклеймили. А потом уж — на рынок в Бежецк. Три с чем-то тысячи стоят мои поездки, не считая бензина. А если машины нет? Три с половиной тысячи отдал, чтобы только на рынок попасть. Какой смысл на рынке появляться?
Он сделал длинную паузу.
— Видите, как получается. Сельское хозяйство, особенно у нас, непредсказуемо. Один раз все удается, а в другой — ничего. Оно по природе своей рисковое дело. Тот же урожай. В какой год вырастет, в какой — не вырастет совсем. Раньше помогали фермерам. Давали удобрения бесплатно. А сейчас — почти двадцать тысяч стоит тонна удобрения. Наши тверские земли всегда голодные были. Они требуют обогащения.
Вот у нас комбикормовый завод в Максатихе был. От совхоза туда зерно возили. Оттуда брали комбикорм. Я никогда не забуду. Четыре тонны зерна возил, четыре тонны комбикорма забирал. Коров тогда у нас много было. Потом пошло-поехало: сперва доплачивал 300 рублей за тонну, потом — две тонны зерна сдашь, тонну комбикорма берешь, потом — сдашь три тонны зерна, только тонну комбикорма берешь. Со временем все и кончилось… Стухнуло.
С фермерством Кириллов покончил. Не налоги у нас, а чистая обираловка.
***
Здесь все еще вспоминают так называемую чумную историю со свиньями. Вот у Кириллова было три свиноматки. Они только-только опоросились. Он месяца полтора покормил бы их и продал. Тысяч 70 вытянул бы. А ему заплатили по 86 рублей за живой вес. А поросята? Триста-четыреста граммов всего. Что с них взять…
Кириллов: Ладно! Я потерял доход. А бабушки, которые просто поросят держали. Поросеночка на мясо. Кормили полгода. А тут пришли — хоп! И все! Дали им по четыре тысячи, а они поросенка за три тысячи купили и вложили еще тысяч пять.
Со свиньями покончили, сейчас за коров принялись. В мае следующего года на ферме ликвидируют всех носителей вируса. А с вирусоносителями вообще ничего не понятно. Вот у нас в том году Леха корову сдавал. Ему сказали: лейкоз. Вези на мясокомбинат. Корову зарезали. Она оказалась чистая. Вроде у нас нет аппаратуры, чтобы определить. Досконально они не могут сказать, но принуждают сдать скотину.
Скоро смысла держать скотину не будет совсем. А если на ферме пройдет ликвидация, последние рабочие места закроются.
И надо же такому быть — уничтожение свиней шло под бодрый рапорт о свинокомплексе в Бежецке. Там, значит, ни чумы, ни прочей заразы.
***
Однажды я спросила Алексея, как он определяет свое будущее, о чем думает.
— Если честно, думаю о скотине. Хотел бы завести на первый случай коров пять.
Алексей работал в Питере. Встреча с Мариной определила все: жить будет только в деревне. И нигде больше!
В Тверской области, как и по всей России, видишь заросшие поля, опустевшие полуразрушенные фермы. Вот такая ферма есть в соседнем селе. Алексей подсчитал, что тысяч пятьсот уйдет на приведение ее в порядок.
— Охота сельским хозяйством заняться. Очень охота. Я не узнавал, сколько ферма стоит. Боюсь, разберут ее по частям. В Москве разговаривал с парой знакомых, которые с деньгами, по поводу фермы. Не особо хотят связываться. Они сказали: «Животноводство — это долгий рубль». А быстрые рубли, они ненадолго. Если все правильно делать, долгий рубль принесет деньги. Не миллион, конечно. Работать-то надо. И отец бы помог.
Кириллов: Мы лен теребили. Раньше как было? На теребилке сидишь, там рычаг специальный был, контролировал, куда, чего. Тогда тракторист и теребильщик были. Это сейчас ничего не надо… Сколько у нас льна было! Мы по 400 га льна выращивали. А сейчас все поля кустарником заросли. Выше человеческого роста.
Пошел в фермеры. В 1994 году еще более-менее жилось. А потом все пошло наперекосяк. С каждым годом все хуже и хуже.
Раньше мать моя держала восемь овец. Овец многие держали. Машина подъезжала к ферме. Отец пригонял овец. Их взвешивали, отправляли. Каждую осень приезжала машина. Бабушкам на книжку деньги шли. Где потребкооперация? Где?
***
Фото: Анна Артемьева — «Новая»
Кириллов спрашивает, кто у нас в стране за малые реки отвечает. Похоже, что никто. Судьба реки волнует не только сельчан, но и дачников из Москвы, Питера…
Кострецы — деревня дивной красоты. Как сказал один дачник: «В Англии веками создавали такую красоту, а у нас она сама по себе создается». Такого изумрудно-зеленого цвета, как кострецкие луга, купы деревьев, не видела нигде.
Игорь Алексеевич везет нас на край поселения, где стоят дома без своих обитателей, — оставили они этот свет. Дома вросли в землю. Мы едем к тому самому месту, где работала мельница. Еще можно опознать следы ее пребывания. Так вот, спасти речку, спасти деревенские колодцы (они высыхают) может только плотина.
Кириллов уверен, с каждого дома можно было бы запросто взять тысячу рублей. Люди бы дали.
На обратном пути заезжаем к дачнику из Москвы. Он десять лет ждал, когда можно купить дом в Кострецах. Купил. И счастлив! Нарадоваться жизни не может. Отличная деревня! Замечательные люди! Наш новый знакомый Евгений готов найти людей, которые рассчитают оптимальный вариант строительства плотины. Здесь, в Кострецах, дачники — не чужаки. Это свои люди. Сохранность природы поселения их волнует так же, как и старожилов. Они готовы вложиться своими деньгами.
***
А теперь о школе. Когда Аня Артемьева, наш фотокор, рассказывает подробно об акции нашей газеты — строительстве школы! — все замолкают вокруг. Человек превращается в натянутую струну. Дух захватывает! И никаких слов. Никаких! Боязнь спугнуть тишину? Понимаешь, что именно со школой люди связывают жизнь свою и своей деревни. Бытийная весть — вот что такое сообщение: школа будет! Это означает: еще поживем!
— Может, люди подтянутся, и деревня не умрет, — говорит Игорь Алексеевич.
Это он говорит по возвращении с мельницы, которой нет. Мысль о школе — это мысль о будущем. Она свербит душу сельского жителя. Денно и нощно. Всегда!
P.S. В преддверии нашего ответа Западу о продовольственных табу один из экспертов сельского хозяйства рисовал картину обеспечения продовольственной безопасности страны. Среди многообразных мер была и такая: создание специальных сельских поселений, жители которых занялись бы интенсивным сельским хозяйством. Предполагается около семи тысяч таких поселений.
Второе десятилетие на наших глазах разрушались хозяйства, которые еще можно было спасти. Не секрет, что нередко под банкротство попадали хозяйства, на счету которых был не один миллион рублей. Но главное — исчезали люди, прикипевшие к земле. Во многих деревнях уже и мужиков-то нет. Ушли в охрану. Дома бывают наездами.
Жизнь все-таки удивительна. Каким-то чудом просыпается в молодом человеке тяга к земле. И ничто не может ее унять. Так почему бы еще сохранившимся деревням не обрести статус тех самых поселений, которым бы отечество помогло восстановиться. Кострецкое поселение одно из них.
Есть у философов такое понятие — чувство жизни (Анри Бергсон). Одно из фундаментальных проявлений человеческого бытия.
Об этом чувстве, которым сполна наделены жители Кострецкого поселения, — в следующий раз. Разговор состоялся в деревне Жуки. В доме Татьяны и Алексея Смирновых.
Продолжение следует
